Кружевница Смирнова Диана (продолжение)

Анатолий Рогов, очерк о кружевах «Коклюшки с копеечками»

Смирнова стала искать старинные кружева. У всех городских мастериц побывала, у деревенских. Которые помоложе, те только плечами пожимали, а старухи или грустнели, что ничего не уберегли («Спалил немец деревню-то в войну, дотла, окаянный, спалил!») или с превеликой охотой кидались к сундукам и извлекали из уголков туго перевязанные узелки, от которых шел одуряющий запах нафталина и многолетней тряпичной завали.

Разворачивались эти узелки с трепетом, а бывало, и с тихой слезой, но никаких особенных кружев Диана Алексеевна в них не увидала, одни ветхие обрывки да спорки. Больше слежалые солдатские письма-треугольники попадались, детские волосы в газетках, огарки венчальных свечей, да нитки пожелтевшего в темноте жемчуга.

И все-таки, обойдя десятки деревень, Смирнова хорошо поняла характер Михайловского кружева и попробовала нарисовать похожие, но уже как отделку для сугубо сегодняшних вещей: для скатертей, для нарядных женских и детских платьев, для торжественных полотенец под хлеб-соль. Но сколько сама Диана Алексеевна ни пыталась перевести эскиз в кружево — получалась одна чепуха: криво, грубо, тонко...

— Давай я попробую, — вызвалась как-то старейшая михайловская кружевница Матрена Ивановна Игнатова. — Небось осилю, с пяти лет ить плету... Помню, подвесила мама к потолку над печкой маленькую подушечку, дала четыре коклюшки и показала, как веревочку вить. Я сижу наверху вью, а она — внизу...

Игнатова работала интересными коклюшками: к торцу каждой гвоздиками были прибиты свободно болтающиеся копеечки.

Коклюшки — это гладкие, чаще всего кленовые палочки с углублениями на концах, в которые наматываются нитки. Концы этих ниток привязываются к булавкам, воткнутым в большую жесткую подушку, похожую на бочонок. Держат коклюшки парами и все время ловко, прямо в ладонях перекручивают их, перевивают две нитки между собой и одновременно перекидывают, перевивают пары, зацепляя плетенку все за новые и новые булавки, определяющие основные точки узора.

Чем кружево сложнее, тем больше требуется коклюшек, иногда до восьмидесяти пар, до ста. Скорость, или, как здесь говорят, спорина,— важнейшее условие в работе кружевниц, и у большинства коклюшки летают так, что за ними не уследишь. Летают и при этом часто мелодично постукивают, клен ведь дерево певучее, поэтому его и используют. А у Игнатовой еще и нежно копеечки позванивали, и это было похоже на веселое весеннее чиликанье целой стайки воробьев, хотя на дворе был стылый январь, окна залепило снегом, и в печной трубе то ухало, то выло.

Белые «узятки»-то они простым, численным способом плели; отсчитывали в уме нужное количество перевивов, и все. А тут Диана Алексеевна приготовила «сколок», картон с узором, в основных точках которого для булавок были проколоты дырочки, и они вместе с Игнатовой сидели и определяли, где сколько переплетений сделать.

И какой редкой красоты красные волны, а по здешнему—«города», потекли тогда с подушки. По гребню вроде черной изморозью те волны тронуты, а у основания все в желтых стрелках и искорках; как не повернется, как не ляжет их череда, все время в ней завораживающая ритмическая игра цветных линий идет, как будто они живые, эти волны, хотя ни на что живое, в общем-то, не похожи.

Кружево, тем более цветное — это вообще совершенно особый художественный мир; попробуйте сравните его хоть с чем-нибудь. Чтобы почувствовать его красоту и поэзию— его надо видеть, а михайловские плетения непременно в деле, на одежде, в соединении с цветными вышивками. Тогда кажется, что это сама льняная ткань, употребляемая здесь чаще всего, каким-то чудом постепенно превращается во все более плотный переливчатый узор. Обыкновенный ли сарафан им отделан или детское платьице — все равно глаз не оторвешь, до того они нарядны, неповторимы и веселы.

Потом и других мастериц учила Смирнова работать по сколкам: Клавдию Павловну Краюхину, Любовь Васильевну Малину, Марию Дмитриевну Морозову. Сколько эти женщины мучались, переводя ее рисунки в осязаемые вещи. Сколько раз, не считаясь со временем и заработками, распускали уже готовые кружева и начинали плести их снова, чтобы добиться задуманного Смирновой полета линий, нужных цветовых отношений, их пластики, упругой или бархатной фактуры.

Старенькая больная мать Малиной, увидев как-то эти новые изделия, даже руками всплеснула: — Ой, как же ты их делаешь — такие красивые-то! Раньше таких и не плели.— И, помолчав чуток, вздохнула и добавила: — А мне бы хоть расплести такие, хоть звон коклюшек послушать...

Хорошо знающие Смирнову люди говорят, что она просто одержима кружевами, придумывает новые узоры без конца; останавливается и рисует их где угодно: в магазинах, в автобусах, прямо на улицах. Какой-то областной начальник однажды даже публично похвалил ее: «Вот человек, который буквально на всех совещаниях записывает все, что говорят товарищи...» Если бы он знал, что в ее блокнотах нет ни одного слова, а только замысловатые решетки, речки, паучки, огурчики, мысики, подсолнухи, лепешки, балалайки, солнца... Это все названия узоров. На многочисленных совещаниях их рисовать спокойнее всего...

Смирнова поставила себе задачу: не просто воскресить традиции, а обязательно осовременить их, сделать новые Михайловские кружева еще нарядней, интересней и веселей, чем прежние. И сейчас можно только поражаться тому буйству фантазии и таланта, с которыми это дело осуществлялось.

С конца пятидесятых годов новые узоры осваиваются на фабрике чуть ли не ежемесячно, и почти каждый удивляет оригинальностью решения, цветовой декоративностью, жизнерадостностью. Да вы попробуйте найдите в магазинах изделия с Михайловскими кружевами — они идут нарасхват. И на любой выставке перед ними теперь восторженно гудящая толпа — и на отечественных, и в Монреале, в Осака, в Брюсселе — в мире ведь нигде не делают сейчас цветные кружева.